На древе жизни

Знатный у меня выдался отпуск в 2001 году: Вологда, Петрозаводск, Великий Новгород, Псков, Пушкинские Горы, Киев, Анапа… – 8,5 тысячи километров за рулем вместе с семьей. И впечатлений масса, и чувство гордости: могём! Прихожу 20 августа на работу, открываю электронку – еще одна радость, нежданное письмо от Вадима Хавина! А в письме…: «Здравствуй, Андрей. Я к тебе с печальной вестью - Андрея Зотеева больше нет. В понедельник он пытался наложить на себя руки, его вытащили, он был в коме до пятницы. В пятницу умер…»

Не с первого раза поверил. Но – и не с десятого. Во-первых, потому, что однажды в своей жизни уже получал и переживал подобное известие о близком человеке. Во-вторых, потому, что ровно за год до того, проезжая через Екатеринбург в родную Магнитку, позвонил Андрею и встретился с ним в центре города.

Грустные то были минуты. Нет, друг другу-то мы, разумеется, обрадовались. Но за несколько лет, что миновали с нашей предыдущей встречи, что-то ушло из его лица. И дело даже не в явных следах тесного общения с алкоголем, хотя именно от них сразу сжалось мое сердце. Не было в тот день в Андрее того творческого огня, что всегда отличал его.

Пригашенным голосом рассказывал он про свои неудачи в каком-то общепитовском бизнесе, где его на днях «кинули». Чуть оживился, лишь заговорив о планах «Смены» сделать новую песенную программу. Но, во-первых, то опять были только планы. А во-вторых – эти планы по-прежнему не выходили за рамки художественной самодеятельности. Предельного, профессионального уровня, на который, по моему убеждению, был способен и которого был достоин Андрей как композитор по мере дарованного ему таланта, в них не было.

С таким горьким щемящим чувством уехал я в тот день дальше на юг. И ровно через год это чувство развернулось и перехватило горло, когда на мониторе высветилось: «…Андрея Зотеева больше нет…»

На расстоянии в более чем тысячу километров, которое к тому времени уже пятнадцать лет отделяло меня от Екатеринбурга, это было и ощущением собственного одиночества и собственной неполной востребованности. Все эти годы, когда ко мне приливало нестерпимое желание новой музыки, когда мне до жути хотелось услышать свои стихи положенными на мелодию, я знал: есть Андрей, который, если стихи того стоят, если она нужна им, может эту мелодию сотворить. И тогда наша неспешная почта переправляла на Урал очередной конверт.

Долгое время я и понятия не имел, написал ли он что-нибудь после «Черного ангела» и «Общаги» на мои слова. Однако, твердо усвоив, что далеко не каждые стихи могут стать песенным текстом – просто есть у такого текста своя специфика, я все-таки ощущал: возможность есть. А то и вернусь наконец-то на Урал, и мы так поработаем… Мечта осталась, надежда ушла. Еще одна ветка на древе будущей жизни обломилась…

С той же дальней, редко одолеваемой дистанции мне, конечно, не были видны, да и поныне неизвестны многие житейские частности. Было ли то состояние, в котором показался мне Андрей в ту последнюю встречу, сиюминутным или оно глодало его постоянно, подталкивая к роковому шагу – не ведаю. Уверен только: все, что дала ему природа, даруя жизнь, он использовал далеко не сполна. 

Почему – опять же не знаю. Помню его рассказ о том, как преподаватель в Свердловском музыкальном училище (куда Андрей поступил после, если я не ошибаюсь, настоятельных уговоров Володи Теплова), почувствовав в новом студенте «пруху», сразу начал выводить его на более крупные, чем песня, формы. И уже тогда ощущалась в этом рассказе какая-то грустная подоплека: то ли сомнение в собственных силах, то ли сожаление об упущенном времени – мол, возраст уже не тот, семью надо кормить…

Был ли уход из училища первым шагом к тому, последнему уходу? Так или иначе, несоответствие между тем, к чему Андрей, по моему ощущению, был призван, и тем, на что растрачивался, резало мне душу после этого еще не однажды.

В общем-то, настоящий художник всегда не проявляет больших способностей поладить с действительностью. Но, с другой стороны, что могло предложить Андрею время? В попсу он, вместе с нами привыкший нагружать песню смыслом, пойти не мог, рокеры были ему тоже чужими. Профессиональной группы, которая могла бы так же, как «Смена», с пониманием петь его песни, в Екатеринбурге не обнаружилось. А распетые «вкусно», но без чувства, как на студийных записях, которые были сделаны для Андрея в Верх-Нейвинске (он же нынче Новоуральск), они остаются лишь музыкальным материалом.

Впрочем, профессиональная группа в 90-е, сделай она основой своего репертуара песни Андрея, большой аудитории не снискала бы. То ли сам я дорос до таких лет, то ли Вадим как основной автор текстов для этих песен, отойдя от злободневности, поднялся до вневременных мотивов, но прежде всего последние песни, составившие большинство на памятном концерте 12 октября, мне кажется, имеют шанс на то, чтобы пережить Андрея. И, может быть, не только мы стосковались по настоящему чувству, подкрепляющему настоящую мысль.

«Плачем по себе мы на похоронах…» – написалось через полтора месяца после того электронного письма. Но что, кроме плача по не полностью осуществленным и востребованным талантам, в том числе своим, можем извлечь мы из своего сердца сейчас? Может быть, размышление о том, что у нас еще есть время осуществиться. И о том, что лишь это осуществление, а не только ностальгия, может сохранить жизнь нашему единочувствующему кругу, звенья которого вот уже больше 20 лет несмотря ни на какие расстояния и перемены держатся друг за друга. Если, конечно, этот круг – не одна из последних юношеских иллюзий, сохраненных мною в северных снегах.

Будем жить и творить дальше. И пусть нам помогают в этом лучшие песни Андрея.

Андрей Расторгуев.

г.Сыктывкар.