Оставайтесь нонконформистами!

Когда 12 октября 2002 года я добиралась с Уралмаша до ранее не известного мне клуба на Машинной улице, где был объявлен концерт, мне казалось, я еду на край света. Шел густой снег, и, озябшая, я оказалась в полупустом зале: люди, однажды связанные чем-то общим и давно не видевшиеся, стояли друг подле друга молча. Электричество из-за аварии отключилось, и только от окон шел скудный внешний свет. Недоброе предзнаменование для концерта, который, хотя часть песен звучала на нем впервые, давался один-единственный раз. Предсказать, что еще случится в такой день, никто не мог. Ждать, когда аварию устранят, не было смысла.

«Жизнь коротка» парни начинают играть и петь без электрического «сиропа» - значит, часть из них становится пассивными слушателями. Когда после первой песни в сумерках внезапно загорается свет, это кажется мне маленьким чудом. И зажатость, некоторая безжизненность, витавшая в зале поначалу, тает от песни к песне. Хотя частичка скорби по-прежнему остается в нем  – и на сцене, и среди слушателей.

Это песни доброго друга, который 15 месяцев назад, не попрощавшись, ушел из этого мира. Его решение вызрело на грозной смеси никотина и высокоградусного алкоголя – лекарстве, которое в 90-е годы он все больше и больше прописывал себе и которое на глазах уничтожало его тело. Радость жизни ушла из него. В этом был виноват  и груз, который в той или иной степени оставил след на всех нас, но который другие более или менее успешно преодолели: как в эгоистичном и циничном мире, мечась в дьявольской погоне за идиотскими деньгами, найти смысл своего бытия? Как реализовать себя, когда цена свободы, цена всех наших удобств и возможности беспрепятственно передвигаться по планете – приспособление к моде и сползание к новой обезличенности, то есть конформизм?

Но больше всего концерт удивляет меня другим: от такой будничной, зачастую, казалось бы, безвыходной ситуации в этих песнях Андрея нет и следа. Напротив: музыка и тексты показывают, что он ищет точку опоры, пытается игнорировать и преодолеть эту раздробленность: «В синем небе проседь…» Они написаны просто, точно и хрупко, в пылком стремлении быть понятым другими и понимать других – друзей, женщин, детей, мужчин, родителей.

В мире холодно мерцающего расчета и равнодушия по отношению к отдельной жизни все мы наглотались этого азота. Именно так я впервые поняла название концерта –«Глоток азота» – и ощутила то, что один из лучших современных немецких литераторов, Карл Айнштайн, назвал укусом действительности в искусстве. Лишь некоторое время спустя Вадик Хавин проявил для меня другое значение – азот как аббревиатура из имени и фамилии Андрея.

Подходят оба. В песнях этого последнего концерта звучит прежде всего бывалый, восстающий против повседневных разочарований и поражений, пробуждающий в себе и других мужество бард, который со всей откровенностью по-брехтовски просит о дружеском снисхождении к человеческим слабостям якобы сильного пола.

Я помню более молодого Андрея Зотеева, который в 1988 году приехал со «Сменой» на фестиваль политической песни в Берлин. С 1982 года руководство фестиваля просило московских партнеров прислать именно эту группу. Наконец-то комсомол внял этой просьбе. В багаже, кроме уже опробованной в собственной стране программы «Реставрация памяти», было полдюжины песен нового, еще не совсем готового концерта «Разогнуться». Они были сигналом, проблеском надежды выбраться в новое направление, новое общественное и художественное качество – «Руссиш конкрет», если воспользоваться аналогией с практикой нашего собственного песенного движения, самые умные головы которого пытались всеми возможными (тогда, разумеется) средствами сломать себе хребет.

Тексты были личностными, честными, свежими высказываниями, рожденными из будничных наблюдений. Музыка Андрея дала им почву для многообразного отзвука, остроумную лаконичность, в которой насмешка сменялась звучанием гимна. В аранжировках «Смена», музыканты и певцы которой не имеют профессионального образования, преодолела все свои границы. Добавили силы выступлению и тесно связанные с песнями клипы, которые параллельно показывались на экране.

Но то, что столь успешно началось в Берлине, по возвращении домой не было доведено до конца – как и все или почти все другие его попытки. Это должно было отразиться на Андрее: снова и снова он чувствовал себя отделенным от этой по-человечески чрезвычайно близкой, почитающей, но, может быть, слишком мало востребующей его талант группы. И тогда он снова и снова пытался работать с другими коллективами и, кроме того, выступать соло в кругах, которым «Смена» была отчасти чужда и в которых вращались лишь отдельные из ее участников. Видимо, до конца эти попытки его не удовлетворяли, и часто он вспоминал свою первую нижнетагильскую группу «Смех», с которой, если я не ошибаюсь, до начала или середины 80-х годов работал в совершенно другом направлении.

В начале 90-х годов после дикой приватизации Уралмаша и его Дворца Культуры, который до того служил крышей для всех его творческих экспериментов, Андрей, как и многие другие, очутился в пустыне банальной борьбы за выживание. Одновременно Теплов, местами успешно, повел группу – без Андрея – в другой угол: интенсивных занятий мужским фольклором. Пока эти занятия не выродились в плоский акционизм и искусственно вставляемое в жизнь, замкнутое на себя самоотражение, для которого было неважно, присутствует при этом публика или нет – все восхищались ими. Но и фольклор был побегом от современности, соприкосновения с актуальными конфликтами и участия в них. И занятия им оставляли Андрея в стороне и тем самым шаг за шагом отдаляли группу от него и его возможностей…

Так мои дорогие верные друзья-сменовцы и собравшиеся вокруг них в клуб «Варшавянка» их бывшие фанаты и живут до сих пор в плену воспоминаний. На их нынешних встречах, где я изредка бываю на протяжении нескольких лет, непременно идут по кругу бутылки и поются древние песни: две-три из них все еще звучат прекрасно, но больше не трогают – их время прошло.

Раньше, когда мы, чтобы обменяться друг с другом, преодолевали совсем иные коммуникационные барьеры, важен был интерес к мыслям другого. Сегодня большинство мало знает друг о друге, и редкий спрашивает меня: как там живется, чем занята сегодняшняя культурная или политическая Германия, как звучит ее голос, о чем она думает, над чем бьется?

Возможность побеседовать с моими старыми песенными братьями, чьи умы всегда по-русски остры и проницательны, всегда была важна для меня, и умолчать о нынешних переменах я не могу. С Андреем было по-другому; он мог очень хорошо и долго слушать, наблюдать, прежде чем выдать свой комментарий или задать вопрос, который показывал: он находится в самом центре и связан со многими.

Парадокс, который я ощутила в итоге под воздействием песенных чар поминального октябрьского концерта: Андрей Зотеев, которого за пределами части России от Екатеринбурга до Новосибирска никто не знал, прочно и живо связан этими песнями как с европейской бардовской культурой, классическим шансоном, так и с нынешними немецкими певцами – Хансом-Эккардтом Венцелем, Барбарой Тальхайм, Герхардом Шёне или Герхардом Гундерманном, который умер, как Андрей, в 42 года. Я хотела ввести Андрея в это круг еще раз, в 1993 году, когда мы уже купили для него билет и я была уверена, что вольный воздух пойдет ему на пользу и, может быть, пробудит желание стартовать еще раз. Но самолет приземлился без него. Он в последний момент передумал…

В реальности Андрей часто бывал одинок, и, я думаю, это было не то одиночество, которое необходимо для творчества. Я думаю, это было то полное смертельной пустоты одиночество, которое толкает человека во мрак. Андрей боролся против него, некоторые друзья пытались придать ему силы, и все-таки он не справился с этим.

Хорошо, что его друзья создают ему сейчас памятник, собирают деньги на него. Охотно внесла свой вклад и я. Однако этот монумент – не единственное и даже не самое важное наследство. И поэтому я последний раз взываю к моим старым друзьям-сменовцам: если вы действительно хотите понять Андрея, позаботьтесь о его песнях! Понесите их – с приличным качеством – в люди, которые потом, я уверена в этом, по-своему понесут их дальше. Иначе воспоминание о концерте 12 октября останется прекрасным мыльным пузырем, который окружен со всем сторон смертельным азотом и скоро лопнет. Желаю вам вместо этого другого, бесконечного, свежего, здорового Глотка азота.

Астрид Фольперт.

г. Берлин.