МЫ  

Значит, так. Улыбка, спокойствие, лёгкая ирония.

«Судьбе было угодно, чтобы мы встретились в 80-ом…». Да, именно так, высокопарно и манерно, потому что никогда не угадаешь, что имеет в виду судьба, подкидывая в юности встречу с незнакомым человеком. Кто знает, какая из множества встреч изменит твою судьбу? Он тогда одним из первых узнал и поздравил меня со свадьбой, и уже одним этим стал близок и симпатичен. Вообще интересно, из каких мелочей складывается симпатия, и как она потом перерастает в настоящую дружбу?..

А потом он переехал в Свердловск и присоединился к «Смене». Я пытался к тому времени писать какие-то стихи, показывал их ребятам, Володе Теплову. Но Володя находился под гипнозом немецкой конкретики «Шихта», и если текст не описывал сиюминутную ситуацию, он его не интересовал. А вот Андрея – интересовал.

Сначала сказывалось влияние «Смеха», его нижнетагильской группы. Он тоже хотел сатиры, как в журнале «Крокодил», хотел обличать и пригвождать. Но даже в то время гораздо интереснее были его песни на более содержательные стихи, скажем, того же В.Шлёнского. Господи, сколько было споров, криков и ругани… Я никогда не мог угадать, какой из принесённых текстов его заинтересует. Вернее, нет, интересовало его всё, любой принесённый листок он аккуратно подшивал в свои многочисленные папочки, но какой из них становился песней – вот это всегда великая тайна была.

Но боже ж мой, я вдруг ощутил свою востребованность! Ему были нужны эти криво исписанные листочки, он отличал их из кипы других, и я вдруг понял, что мне дико, сказочно, фантастически повезло. Я никогда не создам новую математическую теорию, не сделаю нетленную компьютерную программу, но на моих глазах еле слышные, далёкие колокольчики в моём тексте перерастали стараниями Андрея в мощные раскаты колокола, а лёгкая усмешка становилась демоническим хохотом. Мне никогда до той поры не приходилось сталкиваться с этим поразительным феноменом – невероятным взаимоусилением музыки и текста, если они действительно близки по духу. А мы с ним всё-таки были близки по духу, в общем, как и все «Сменщики». Самое лучшее слово для этого духа нашёл Слава Бутусов – «пост-романтизм». Он никогда не расшифровывал его смысл, но мне кажется, это просто романтизм, упрятанный под циничной усмешкой…

И, почувствовав эту востребованность, я стал писать. Большинство моих текстов – это 1985-1990 год, и Андрей в эти годы сильно изменился. Сказались три года училища Чайковского, его музыка взрослела, он перестал требовать «политические» тексты, и родилось несколько песен, за тексты которых мне будет не стыдно и через много лет…

Можно лирическое отступление? Для меня, автора, написанные мной стихи – это мои дети, они, если действительно мои, а не «заказные», рождаются в страшных муках, иногда я хожу «больной» текстом месяцами, а бывает, что между первыми строфами и последней проходит несколько лет… И, как истинная мама, большинство своих текстов я люблю беззаветно, и не понимаю, почему все не видят их красоты? Конечно, я необъективен, как все мамашки…

Но Андрюха видел! И только он мог несколькими мазками довести «детку» до совершенства и лёгким пинком отправить его в самостоятельный полёт… Конечно, мы с ним – разные люди, и я до сих пор не пойму, почему он не написал музыку на совершенно 100-процентные, на мой взгляд, тексты. Зато он находил нечто, пропущенное мной, в других.

Но истинные песни, нет, Песни с большой буквы, стали появляться после 1998-го… Мы собирались для репетиций всё реже, это становилось, как приступы: два-три месяца активной работы, а потом – ступор… К 99-му – 2000-му уже набиралось песен на хороший диск, и – честное слово! – я был уверен, мы его сделаем. Может быть, моя уверенность была от музыкального дилетантства. Я не смог передать Андрюхе эту свою уверенность, а он видел, что наших «музыкальных» сил на диск не хватит… Не зря же он попытался сделать диск «Противоход» силами профессиональных музыкантов из Новоуральска. Правда, результат его совершенно не удовлетворил.

Но, кроме музыки, была и другая жизнь… Всё-таки мы, его друзья, с кем он делал музыку, видели его одним, а его семья – другим, может быть, совсем не таким белым и пушистым… Понятно, что человек может быть очень разным в разных жизненных ролях, а после 98-го, когда закончилась Андрюхина «коммерческая жизнь», повседневность поставила его в совсем неласковые условия… И, при всём своём лидерстве, он, конечно, был слабее многих из нас, нашедших своё место там, вне музыки.

Но сейчас я понимаю – по-другому быть и не могло. И я снова искал бы ему работу через Интернет. И пинал бы под столом, когда его заносило на наших застольях. И если бы он снова, как когда-то, явился на репетицию «под мухой», я бы рычал, скалил зубы и делал презрительную рожу.

Потому что Мойры, прядущие ткань нашей судьбы, водили моей рукой, когда я писал:

…И нас ведёт незримая рука

До лунного обрыва ночью звёздной.

Жизнь коротка, mein herz, жизнь коротка…

Мы понимаем это слишком поздно.

Вадим Хавин.