Надо слушать…

Сварила глинтвейн. Потому, что холодно. Февраль.

Говорила: никогда не буду писать и не буду слушать кассеты, что остались. Не хочу, не могу. Нет.

Сам дурак, дурак, дурак. Сто раз тебе говорила…

Но – никогда не говори «никогда».

…Большой двор, где домино, футбол, песни под гармошку тетки, бывшей актрисы, из четвёртого подъезда и бабульки, которые непременно собираются у нашего на скамейках. Лето. Окна нашей квартиры выходят не во двор, а в маленький сад между нашим и соседним домом. Окна открыты. У соседей тоже. Соседи – пожилая пара с детьми, уже взрослыми: один студент, другой – пока нет. Ещё у них гостит племяшка – девочка, сейчас ей одиннадцать и она младше меня на целый год. 

Мы дружим, и я часто бываю у них в гостях. Сейчас уже не помню, но, по-моему, в большой комнате стоит пианино – как у нас, «Элегия». Только я играю на своём «Над землёй летели лебеди…», а тот, что ещё не студент – что-то фантастическое.

Когда наши окна открыты, музыка звучит совсем рядом. Будто «Элегия» стоит напротив моего письменного стола. Музыка, которая звучит, и правда фантастическая. Из моих знакомых даже А.Б. так не играет.

У племяшки спрашиваю: «Это что, Виталька так играет?» Ну, говорит, ходит к нему парень, учит. И мы ещё долго сидим на письменном столе, слушая музыку. Я закрываю глаза и представляю, что это я играю музыку, которую больше никто играть не умеет.… Этим летом я бросаю музыкальную школу…

Историю про моё музыкальное образование я рассказываю Зотееву, когда мы шлёпаем (у Андрея особенная походка) по улице Культуры на троллейбусное кольцо. Он смеётся. Конечно, смешно: Виталик, тот, что ещё не студент – понятно, Краев (окончил театральный институт и потом даже принимал посильное участие в работе над одной из сменовских программ – по-моему, «Зал ожидания»). Ну, а тот «парень» – никто иной, как Зотеев…

2001 год. Конец мая. В Иркутске, как ни странно, уже цветут яблони. У мужа работа – «выбирает» губернатора. Я наблюдаю за этим процессом, но большую часть времени гуляю по городу. Городу, в котором, кажется, все счастливы и не бывает беды.

Звоню домой. Мама говорит, что к нам заходил Зотеев. И сидел долго, и она его угощала пирожками с бульоном, и он ел, как с голодного острова… Слава богу, что меня не было, думаю я… Последнее время не могу на него смотреть. Не могу слушать, а отвечаю ему только общими фразами. Пропасть, которая лежит между тем, «тагильским» Андрюхой и нынешним,  раздражает. Тот сильнее, тот умеет любить, тот вообще «The best», ты же, Зотыч, пьяница, тебя собаки кусают…

Последний раз я слышала, как играет Андрей, летом 2001 года. В августе…

До Анапы сорок километров. Море. Я пытаюсь собрать себя после «катастрофического» иркутского лета. Оно уже, кажется, кончилось, да так и есть – 16 августа. И неделя, проведённая на море, была столь длинной, что между пятницей и четвергом уместилась целая вечность. И всё плохое кажется далёким. И ничего подобного случиться уже  просто не может…

Ночами, правда, всё ещё плохо спится. И сны… А этой ночью будет вообще какой-то бред. Всю ночь поёт Зотеев… Это мало похоже на сон. Нет картинки, одно лишь звучание, будто он в комнате, а я закрыла глаза. Стоит только глаза открыть… нет, видеть его почему-то совсем не хочется… Завтра позвоню в Екатеринбург, и мама будет мне что-то говорить, и я не сразу пойму, что…

 И это всё, о чём я могла бы написать, Но никогда не  буду этого делать. Никогда. Никогда, до сегодняшнего дня, когда февраль не становится теплее от одной кружки глинтвейна, и я уже подумываю о второй. Сегодня (прочитав все тексты, которые пока написаны для этой книги) поняла, что неприязнью к Андрюхе маскируется моя гордыня…   

Надо слушать… хотя и нет сил. Потому что больно. И разве этого не могло случиться со мной? Разве посмеет меня укусить собака?

Оксана Анчарова.